|
|
|
|
|
Анненская хроника
|
|
Однажды летом, 10 лет назад, в электричке из Новосибирска в Академгородок встретились двое. Нет, не случайно, а по договоренности. С удовольствием обменялись подписанными друг другу книгами и пожали руки.
Это быль. И это были только что вышедшие книги А. Е. Аникина "Иннокентий Анненский и его отражения" и "Иннокентий Анненский глазами современников". А встретившиеся, соответственно, -- Александр Евгеньевич Аникин и составитель собрания. И вот настало время, по случаю 10-летия, открыть PDF-копию первой. Александр Евгеньевич не преминул дать "добро".
Александр Евгеньевич считает, что книга "прошла более или менее незамеченной", и в собрании вряд ли привлечет внимание. Так ведь и у собрания с посещаемостью не густо. Порадуем же сами себя! Я, к примеру, книгу время от времени листаю все 10 лет. И каждый раз с интересом. При тираже в 500 экз. она уже редкость. А сам автор резонно добавляет: "все-таки она существует"...
Взять хотя бы "Предварительные замечания" в книге А. Е. Аникина. Так много мыслей и наблюдений!
"...с переводом Анненского в русскую литературу вошел не просто Еврипид, а "анненский" Еврипид и мысли Анненского _о Еврипиде_".
Вот почему изучать этот пласт будут еще очень долго.
И конечно -- Ахматова. И конечно -- _слова_, русские слова, их смыслы и взаимосвязи. Одно только наблюдение _одури_ (отравы, дурмана) на десяти стр.! А внутри еще -- _шепот_, _тоска_ (идущая от сплинов Бодлера), _томленье_, _жало-игла_...
Всем (кто пытается разобраться в Анненском) -- читать эту книгу. |
|
|
|
"Искусство для искусства. Жрецы изящного. Храмы красоты — все эти формулы представляются мне чем-то не только мертвым, но никогда не жившим, какими-то бумажными цветами эстетики. Красота может быть, по-моему, только жизнью..."
РГАЛИ. Ф. 6. Ед. хр. 261. Л. 26. Приведено в статье: Подольская И.И. Иннокентий Анненский -- критик. // КО. С. 504.
При этом ИФА проявлял большой интерес к творчеству А.А. Фета, А.Н. Майкова, А. Григорьева, А.К. Толстого, к "парнасцам" и Бодлеру.
|
|
|
|
В собрании открыта страница 2-го тома "Театра Еврипида", как он был задуман Анненским. Основное информационное наполнение относится к переводам трагедий "Гераклиды", "Андромаха" и "Гекаба". Для них ИФА не успел написать сопроводительных статей. Они были опубликованы после его смерти издательством Сабашниковых со значительной редакторской правкой Ф. Ф. Зелинского. И хотя в 1999 г. для издания в серии "Литературные памятники" В. Н. Ярхо написал, что к читателю приходит Еврипид "в подлинном переводе И. Ф. Анненского" -- это было не совсем так. И В. Н. Ярхо, конечно, об этом знал. Источники (рукописи и копии) "Андромахи" и "Гекабы" не полные и черновые, а рукописи и копии трагедий "Гераклиды" и "Елена" не найдены. Так что для них пришлось полностью использовать вариант Ф. Ф. Зелинского.
У сына, в издательстве Сабашниковых и у Ф. Ф. Зелинского были исходные тексты, приведённые в некоторый порядок О. П. Хмара-Барщевской. Что с ними стало -- тяжёлая и не совсем ясная история, напрямую связанная с историей стран и людей в XX в. Всё, известное мне, я собрал на новой странице собрания. |
|
|
|
В собрании обновлена страница переводов из Ш. Бодлера. Её вполне можно назвать "Анненский и Бодлер", только по тому, сколько ИФА писал об этом французском поэте. При том, что нам известны лишь семь его переводов.
А всё дело в том, что попалась книга Бодлера в переводах Эллиса, и захотелось дополнить ими анненские. И добавить ещё Брюсова, Вяч. Иванова, С. А. Андреевского.
"...Анненский-переводчик так и остался приблизительно современником Якубовича-Мельшина (такого же, как он, одинокого любителя Бодлера)". М. Л. Гаспаров. То есть -- вроде "вчерашнего дня" для переводческой деятельности начала 20-го века. С этим трудно согласиться. Тем более с одинокостью. Для "Сплина" я назвал аж четырёх переводчиков -- современников ИФА. И вот переводы Якубовича тоже хотелось бы добавить (если они есть для этих семи стихотворений). Это, кстати, был человек круга старшего брата, Н. Ф. Анненского (и похоронен рядом).
|
|
|
|
В собрании открыта безымянная рецензия на книгу "Вакханки" в 4 номере "Наблюдателя" за 1895 год (PDF).
Вопросы автора рецензии к переводчику:
1) Почему имя греческого трагика начинается с Э, а не с Е? И действительно -- почему? Ни разу у Анненского больше такого не встречается. Но, может, это просто ошибка набора -- так же, как и слово "психическая" вместо "психологическая" в подзаголовке. На это, кстати, рецензент внимания не обратил.
2) Зачем используется слово "экскурс" для сопроводительных статей? "Это не греческое слово, да и не русское". Ну и что?
3) Зачем переводчик отсылает "читателя к разным берлинским журналам"? "Как будто кто-нибудь пойдет рыться в них" и т. д. Это странно, ведь назвал же рецензент издание вначале "научным и роскошным".
4) Зачем вообще "ретроградной" трагедии придано так много значения, ведь "вся эта история бога, которого не хочет признавать часть фиванских жителей <...> мало интересна"? А вот Мирча Элиаде, книгу которого о мифе я недавно листал, назвал трагедию шедевром.
"Гладкие" стихи Анненского на рецензента не произвели "особенно художественного впечатления". И он даже привёл примеры, хотя "сочувствовать вполне греческому миросозерцанию" -- на это настроиться "способен далеко не всякий". Затем от "эксперта" (по-нынешнему) достаётся и Еврипиду.
Наконец, автор рецензии задаётся вопросом, почему для перевода выбрана именно эта трагедия, принимая позицию сторонника нравственности и благочестия и бросая камень в гимназический огород переводчика: "Или наши классики заставляют изучать ее, как образец почитания всяких диких преданий?" Он не замечает, что его позиция приобретает вид глупого положения. Ну выбрал Анненский "Вакханок" -- и выбрал. |
|
|
|
Попала в руки книга М. Элиаде "История веры и религиозных идей", т I: "От каменного века до элевсинских мистерий" (М.: Академический проект, 2009). В ней заинтересовал прежде всего §124 – "Еврипид и оргиастический культ Диониса". Неизвестно, кто из трёх переводчиков (H.H. Кулакова, В.Р. Рокитянский и Ю.Н. Стефанов) готовил именно этот параграф, в котором автор даёт интересные замечания о трагедии "Вакханки" и пересказывает её сюжет с цитатами. Примечание гласит, что цитаты даются в переводе И. Анненского, и это, конечно, только в русскоязычном издании (оригинальная книга вышла в 1976 г.).
Мне стало интересно, _какой_ перевод Анненского использовался. Вот цитата (с. 446): "Хулишь ты Вакха, царь; но, раз увидев / Все это, – ты молился бы ему (712-13)" – так Вестник говорит Пенфею. У Анненского в оригинальном издании 1894 г.: "Бранишь ты Вакха, царь; но раз увидев / Все это, – ты молился бы ему" (769-770). Отличается только одно слово, но номера стихов, а в цитате они указаны, дают ответ. Его подтверждает более развёрнутая цитата (там же):
"Я видел, как они, детей похитив, / Их на плечах несли, не подвязавши, / И на землю не падали малютки. / Все, что хотели, на руки они / Могли поднять; ни меди, ни железа / Им тяжесть не противилась; На кудрях / У них огонь горел – и их не жег. / Крестьяне, видя, что их скарб вакханки / Разносят беспощадно, – попытались / Оружие поднять. И вот-то диво: / Их дротик хоть бы раз вакханку ранил. / Вакханка тирс поднимет, – и бегут / Мужчины; сколько раненых осталось! (753 и сл.)".
"Я видел, как они, детей украв, / Их на плечах несли, не подвязавши, / И на землю не падали малютки. / .......... / Ни меди, ни железа, – а на кудрях / У них огонь горел и их не жег. / Потоком уносимые пытались / Оружие поднять. И вот то диво, царь, / Их дротик хоть бы раз вакханку ранил, / Вакханка тирс поднимет, и бегут / Мужчины – сколько раненых осталось!" (812-821)
А ответ такой: использовался вариант перевода, подготовленный и опубликованный Ф. Ф. Зелинским в 1916 г. И поскольку сам редактор перевода сообщил, что этот перевод Анненского он подверг наибольшему изменению (около трети стихов) плюс замена ремарок, то правильнее обозначать: "перевод Анненского в редакции Зелинского" или "перевод Анненского / Зелинского". Но это несоответствие, к сожалению, укоренилось как традиция и продолжается уже целый век, перебравшись в наш 21-й и не обращая внимание на академическое издание 1999 г., которое попыталось вернуть нам исходные тексты еврипидовских переводов ИФА.
Фрагменты параграфа 124 из книги М. Элиаде.
445
В "Вакханках" Еврипида мы имеем бесценную иллюстрацию того, что, возможно, образовалось от соприкосновения греческого гения с дионисийской оргиастикой. Сам Дионис является главным героем в "Вакханках", чего никогда прежде не было в древнегреческой драме. <...>
Что бы ни хотел сказать Еврипид, сочиняя в конце жизни "Вакханок", этот шедевр греческой трагедии представляет собой самый важный документ, относящийся к культу Диониса. Тема "неприятия, преследования и триумфа" находит здесь самую блестящую иллюстрацию.13 И все же прежняя оппозиция культу не была забыта, и одной из назидательных идей "Вакханок" была, безусловно, та, что бога не следует отвергать по причине его "новизны". <...>
13 В пятом веке Фивы стали центром культа, так как именно там Дионис был зачат и там находилась могила Семелы.
446
<...> Еврипид зна-
447
комит нас с тайным культом, характерным именно для таинств. "В каком же роде таинства? Скажи", – спрашивает Пенфей. А Дионис отвечает: "О них нельзя непосвященным знать". "А польза в чем поклонникам от них?" – "Узнать тебе нельзя; но знать их стоит" (471-74).
Мистерия состояла в участии вакханок в эпифании Диониса от начала до конца. Обряды совершаются ночью, вдали от городов, на склонах гор или в лесах. Единение с богом достигается жертвоприношением животного, которое раздирают на части (sparagmos) и поедают сырым (omophagia). Все остальное: необыкновенная физическая сила, неуязвимость для огня и оружия, чудеса (вода, вино, молоко, источаемые землей), безбоязненные отношения со змеями и молодняком диких животных – результат экзальтации, отождествления с богом. Дионисийский экстаз означает, прежде всего, преодоление человеческой ограниченности, достижение полного освобождения, обретение свободы и непосредственности, не характерных для человеческих существ. То, что среди этих свобод есть свобода от запретов, правил и условностей этикета и социального порядка, кажется очевидным, и это одна из причин массовой приверженности женщин культу Диониса.14
Но дионисийский опыт охватывал и более сокровенные глубины. Пожирая сырую плоть, вакханки делали то, что десятки тысяч лет подавлялось; подобное неистовство и было соединением с жизненными и космическими силами, которое можно толковать как божественную одержимость. Естественно, что одержимость путали с "безумием", манией. И на самого Диониса находило "безумие", а вакханки лишь разделяли с ним его испытания и страсти – в конце концов, это был самый верный способ войти с ним в общение.
<...>
14 Тиресий все же защищает бога: "Конечно, женщин скромности учить / Не Диониса дело; это дар / Самой природы. Чистая душою / И в Вакховой не развратится пляске" ("Вакханки", 317-20).
448
<...>
Очень редко в какой-либо исторический период вдруг появляется божество, столь "нагруженное" архаическим наследием: обрядами с использованием териоморфных масок, фаллофорией, sparagmos, омофагией, антропофагией, манией, enthousiasmos. Но замечательнее всего то, что, сохраняя это наследство, эти пережитки доисторических времен, культ Диониса, раз попав в духовный универсум греков, уже не переставал порождать новые религиозные ценности. И в самом деле, исступление, вызываемое божественной одержимостью – "безумие", – интересовало многих авторов, причем часто вызывало иронию и на-
449
смешку. Геродот (IV, 78-80) рассказывает о приключении скифского царя Скила, который, будучи в Ольвии, на Борисфене (Днепре), был "посвящен в обряды Диониса-Вакха". В ходе церемонии (telete) он, одержимый божеством, превратился "в вакханта и безумца". По всей вероятности, речь идет о процессии, в которой инициаты, "под влиянием божества", дают увлечь себя исступлению, принимаемому посторонними, а также и самими одержимыми за "безумие" (mania).
Геродот ограничивается пересказом истории, услышанной им в Ольвии. Демосфен в знаменитом пассаже (De corona, 259), пытаясь высмеять своего оппонента Эсхина, по существу, описывает некоторые обряды, отправлявшиеся тиасами (thiasoi), неофициальными религиозными братствами, в Афинах, в IV в. до н.э., во славу Сабазия – фракийского божества, родственного Дионису. (Древние считали его фракийским Дионисом с местным именем).17 Демосфен упоминает об обрядах, за которыми следовало чтение из "книг" (вероятно, из какого-то письменного текста, содержащего hieroi logoi); он говорит о "nebrizo" (намек на nebris, "козлиную шкуру"" возможно, речь шла о жертвоприношении с поеданием сырого мяса животного), о "kraterizo" (krater – сосуд, в котором смешивали вино и воду, "мистическое питье"), об "очищении" (katharmos), состоявшем, главным образом, в натирании инициата глиной и мукой. Под конец, рассказывает Демосфен, служитель поднимал простертого на земле в изнеможении посвящаемого, который повторял формулу: "Я избежал зла и нашел лучшее". И все собрание разражалось криками (ologlyge). На следующее утро проходило шествие посвященных в венках из фенхеля и веток серебристого тополя. Эсхин шел во главе процессии, размахивал змеями, кричал "Эвоэ, мистерии Сабазия!" и танцевал под выкрики зрителей: "Hyes, Attes, Attes, Hyes". Демосфен
17 Согласно древним толкованиям, термин saboi (или sabaioi) во фригийском языке был эквивалентом греческого bacchos; Jeanmaire. Dionysos, pp. 95-97.
450
упоминает также корзину, "мистическую веялку", liknon, первую колыбель младенца Диониса.
Центральной частью дионисийского ритуала всегда являлся, в какой-либо форме, экстатический опыт большей или меньшей степени исступленности – mania. Это "безумие" служило своего рода доказательством того, что посвящаемый был entheos – "наполнен богом". Конечно, опыт был незабываемым, потому что давал участнику почувствовать опьяняющую свободу, приобщал к творческой непосредственности, сверхчеловеческой силе и неуязвимости Диониса. Единение с богом на время разбивало оковы человеческой ограниченности, хотя и не могло ее преодолеть: ни в "Вакханках", ни в таком позднем произведении, как "Dionysiaca" Нонна*108 не говорится о бессмертии. Одного этого достаточно, чтобы увидеть разницу между греческим богом и Залмоксисом*109, с которым, со времени выхода книги Роде, сравнивали, а иногда и смешивали Диониса; этот бог гетов "обессмерчивал" посвященных в свои мистерии. Греки же еще не осмеливались перебросить мост через бесконечность, разделявшую, в их глазах, состояния божественное и человеческое. |
|
|
|
Как раз к апрелю. Убираю дурацкую запятую в стихе "Как в апреле тебя разубрали", стихотворение "Невозможно". Она прожила 16 лет! Когда её просто не должно быть... Последние две строфы из этого магического стихотворения о магическом слове:
И, запомнив, невестой в саду Как в апреле тебя разубрали, — Позвонить к сторожам не пора ли. Если слово за словом, что цвет, Не печальных меж павшими нет, Но люблю я одно — _невозможно_.
И захотелось убрать первый пробел в предпоследней строке. Надо посмотреть автограф.
Олег Кустов, поместивший предыдущее сообщение, сопоставляет стихотворение Анненского с прозаической лирикой А. Рембо "Невозможное" из книги "Одно лето в аду" (в эссе "И. Ф. Анненский. «Увидать пустыми тайны слов...»"). Это интересно само по себе, а также потому, что единственная напечатанная книга Рембо определена "отрицанием символизма за десять лет до того, как символизм сложился" (Н. И. Балашов). Анненский не мог видеть эту книгу -- она не поступила на прилавки, и о ней было сообщено только в 1914 году. И соответственно -- её главу "Невозможное". Конечно, стихотворение Анненского -- о своём. Но удивительно, как они ходят рядом в мыслях и даже пересекаются -- Анненский и Рембо (пользуюсь переводом М. П. Кудинова):
"Но избранники, как они встретили б нас? Есть злобные и веселые люди, они лжеизбранники, поскольку нужна нам смелость или приниженность, чтобы к ним подступиться. Они -- единственные избранники. Благословлять нас они не станут".
Эти слова обращают нас к статье Анненского "Мечтатели и избранник". И ещё:
"Однако я вовсе не думал об удовольствии ускользнуть от современных страданий".
Рассуждения Рембо о религии, о науке, о разуме. А так ли уж _о своём_ стихотворение Анненского? Эти мысли -- они летают в эфире. Их можно уловить, но хотят этого немногие. Редко у кого и получается. И совсем редко -- получается передать словами. |
|
|
|
Благодаря помощи нашего сообщника Stefano Fumagalli в собрании открыта отдельная страница переводов на итальянский язык.
Представлены переводы из первой итальянской антологии русских поэтов, изданной в 1923 г. переводчицей и поэтом российского происхождения Раисой Григорьевной Олькеницкой-Нальди (1886–1978). Интересно, какие книги были в её распоряжении. Трудно представить, что она успела получить вторые издания сборников ИФА, вышедшие в том же году.
Домашнее задание для сообщников: перевести вступительные слова переводчицы на русский язык. Там что-то про фатализм -- очень интересно.
Ещё представлено содержание относительно недавней книги стихотворений Анненского "Книга бессонницы" в переводах Нило Пуччи. Это книга замечательного энтузиазма, потому что, понятное дело, имя Анненского в Италии практически не известно. Оно и на родине-то не имеет широкого распространения. Да с учётом текущего времени, когда поэзия не владеет умами (если не принимать во внимание календари и поздравления). Было бы замечательно показать книгу Пуччи полностью, но, конечно, нужно разрешение.
На обложке Alberto Sughi изобразил сидящего человека. Интересно знать, насколько связан рисунок с Анненским.
И ещё одно домашнее задание. На обратной стороне обложки написано об ИФА (предполагаю, что переводчиком). Там есть образ _fliegend Schiffahrer_. Похоже, что он из книги Фр. Ницше "Утренняя заря" (1881), часть 575. Это в первом приближении -- Мастер Летучего Корабля. Но как образ дан в профессиональном переводе книги Ницше на русский язык? |
|
|
|
Все, кто причастен к Миру Иннокентия Анненского, знают портрет его замечательного исследователя -- сегодняшнего юбиляра. Но я всё равно с почтением его прикладываю.
Александр Ипполитович -- истинный и истый литературный следопыт, давший нам, почитателям Анненского, возможность идти по его путям как по само собой разумеющимся. Более того, он наполнил их многими источниками для живого интереса -- и профессионального для специалистов, и сладостно-праздного для любителей. Сегодня, читая Анненского или о нём, трудно обойтись без решения -- а что об этом "у Червякова". И мы листаем страницы его изданий, всё равно -- бумажные или цифровые, вставляем закладки, делаем выписки.
И очень хотим, чтобы портрет продолжил наполняться содержанием. Собственно, это главное, что можно пожелать -- и самому Александру Ипполитовичу, и всем нам. И в связи с этим, конечно, всяческого ему благополучия, сил и множества добрых дней.
|
|
|
|
1. В собрании открыт очерк Albus'а "Маргариновый Аполлон" (Обозрение театров. 1909. 12 ноября), PDF. Он опубликован на 10 дней раньше "Заметок" А.Р. Кугеля, по материалам только первого номера "Аполлона", и в нём уже в принятом тоне: и препарирование "Вступления", и цитирование первой фразы статьи ИФА, даже дважды ("это успех", как написал Анненскому Волошин).
А.И. Червяков в своём перечне (Письма II, с. 420) называет автора -- С. Елачич. Я заинтересовался, кто это, и не смог решить задачу. "Словарь псевдонимов..." М.Ф. Масанова (Т. 3. 1958. С. 304) называет (по архиву С.А. Венгерова) Алексея Кирилловича Елачича (1892--1941). Но: 1) имя не на "С"; 2) это академический историк, не литератор и не фельетонист; 3) осенью 1909 г. ему было 17 лет, он только как закончил Киевскую 1-ю гимназию и поступил в СПб ун-т, и трудно от него ожидать витиеватого ерничества умелого рецензента.
На "С" в семье Елачичей можно назвать Софью Кирилловну, урожд. Холодовскую (1851--1929). Кстати, родную тётю И. Стравинского. Но возраст её не подходил для газетных памфлетов, да и не сочетается она с началом очерка: "Я -- мужчина, и не люблю у себя слез". Хотя... писала же З. Гиппиус от мужского имени -- и критику, и стихи. И не только З. Гиппиус. Тут декларация себя мужчиной от автора-мужчины как-то подозрительна.
У С.К. Елачич был сын -- Евгений Александрович Елачич (1880--1944). Вот он как раз писатель, но и педагог, редактор журнала "Что и как читать детям", 11-й номер которого за 1915 г. посвящён А.Н. Анненской по случаю её смерти. Но его детское направление деятельности далеко от фельетонов.
2. В собрании открыта статья В.В. Полонского "Вяч. Иванов и И. Анненский: к проблеме двух "моделей античности" на рубеже веков" (2010). PDF |
|
|
|
|
|
|
Мир Иннокентия Анненского
