В Предисловии к своему предполагаемому трёхтомнику Анненский написал: "Статьи к отдельным пьесам, кроме комментария психологического и эстетического, касаются литературных влияний Еврипида, а также отношения его поэзии к живописи."

И действительно, ни в одной сопроводительной статье Анненский не обходится без обращений к изобразительному творчеству. Какая изящная фраза в послесловии к "Киклопу": "...сатир-любовник рано становится в искусстве молодым и безбородым, причем его мужественная и неутомимая природа, всегда готовая к наслаждениям, заставляет нас забывать о грубых чертах лица, в которых даже искусство не могло сгладить желаний зверя, а мохнатая кожа тела мало-помалу сглаживается в мраморе и бронзе статуи..."

Вкратце Анненский пишет о "бронзовом сатире из Виллы Альбани" и "знаменитом мюнхенском "Фавне"". Изображения этих ваяний и информацию о них можно увидеть в Интернете, и, глядя на второе, понятно почему оно знаменито -- и в римскую его бытность, и во время Анненского, и даже сейчас. Надо только иметь в виду, что скульптура из мюнхенского музея в значительной мере восстановлена.

Интереснейшим является прямо-таки художественное описание Анненского краснофигурной вазы с Иридой и сатирами. С подробностями и деталями. А ведь это сцена насилия!

"И в легендах, и в картинах сатиры имели хотя не всегда добродетельных и бескорыстных, но очень часто сильных и красивых соперников. На одной краснофигурной вазе эпохи конца V-го века знаменитый мастер Бриг выразительно передал следующую сцену: посреди вакхический алтарь, увитый плющом, по бокам его, ложки, чтобы снимать жир и кровь. Около алтаря посланница богов Ирида; у Ириды сильные крылья и богатый складками высоко подпоясанный хитон, сквозь который просвечивает грудь, на голове чепец; в правой руке Ирида держит жезл, а в левой свиток. Около Ириды три гениально изображенных сатира (силена): они крепкого сложения, совершенно наги, итифалличны и с конскими хвостами; головы их увиты плющом, бороды длинны, остроконечные уши сильно выдаются, а носы приплюснуты. Средний из них (Ἔχϖν — держи крепче!) вскочил на алтарь и схватил Ириду за правую руку повыше локтя, а другой рукой за одежду, чтобы не дать ей подняться на воздух; второй сатир (Λῆψις — Скоро получишь) удерживает руку богини со свитком, третий (Δρόμις — Бегом!) подоспевает к добыче запыхавшись и большими прыжками; на картине он открыл рот! — это показывает крик торжества. А издали между тем показывается Дионис, которого сатиры считали далеко. Он тоже с длинной бородой, в плюще, но со скипетром и винной кружкой, а плащ у него поверх талара, роскошно заткан. Живописец превосходно изобразил удивительную позу бога, в которой таится властная угроза."

С. 605-606.

И не по них мне грустно было,

Мне грустно было по себе,

Что сердца радостная сила

Уступит жизненной судьбе;

Что не нисходит с небосклона

Богиня к жителям земным;

Что все мы, с жаром Иксиона,

Обнимем облако и дым.

Когда один, дорогою случайной,

Он от насмешек ваших вдаль идёт,

Когда душа полна небесной тайной,

А в сердце голос неземной поёт,

Когда виденье дух его тревожит,

Когда его улыбка так горда, --

Его мечту поймёте вы, быть может,

А может, не поймёте никогда.

Когда полна небесным упованьем,

Его душа твердит: всегда с тобой!

Когда сердец священное слияние

Предчувствует он в радости живой,

Когда в союз их он всю душу вложит,

Презрев разлуку, гибель без следа, --

Его любовь поймёте вы, быть может.

А может не поймёте никогда.

Когда обманет жизнь его надежды,

Послав ему пустыню на пути,

Где он, томясь от жажды, как и прежде,

Не сможет никогда ручья найти,

Когда им будет день последний дожит

Под бременем заботы и труда, --

То цель его поймёте вы, быть может,

А может, не поймёте никогда!